Говорят, время способно залечить любые раны. Но только не те, что остались у малолетних узников гитлеровских концлагерей. Их морили голодом и холодом, выкачивали кровь и намеренно заражали тифом, издевались и убивали… «Лучше было попасть в ад, чем в немецкий концлагерь», – с таких слов начинает свой рассказ Эмилия Копыток. Она, тогда 10-летняя девочка, прошла шесть концлагерей. И выжила!
СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ БЕЛТА И МИНИСТЕРСТВА ЮСТИЦИИ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ
СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ БЕЛТА И ГЕНЕРАЛЬНОЙ ПРОКУРАТУРЫ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ
Живет Эмилия Александровна Копыток на тихой улице Борисова, в родительском доме, которому уже более 100 лет. Семья Янушковских, с которой связаны все довоенные воспоминания Милы, была большой: четыре брата и три сестры. Жили небогато, но очень дружно. Отца расстреляли в 1937-м, и старшие братья стали главными помощниками для мамы. Ее, маленькую рыжеволосую девочку, все звали Белочкой.
1941-й год. Война. В родном городе появились чужие люди в зеленых мундирах и тяжелых сапогах с шипами. Говорили на незнакомом языке и наводили свои порядки.
– Стали расправляться с активной молодежью. На базарной площади повесили двух комсомольцев – парня и девушку. Народ сгоняли, чтобы те смотрели на повешенных. Всем нужно было слушать немецкую власть. Конечно, молодежь не выдержала такого напора и издевательств. Стали уходить в лес и организовывать партизанские отряды, – говорит Эмилия Александровна. – Мои братья все как один были связаны с партизанами. Когда их явки стали известны, старший брат попросил меня сходить к двоюродному, который жил в старой части города, за Березиной. Адрес как сейчас помню: улица Газетная, 19.
Проход по мосту был разрешен до пяти вечера, а ребенок, не привлекая внимания, мог с легкостью проскользнуть мимо постовых. Два раза Миле удалось успешно справиться с заданием, на третий она попала в засаду. Об этом сразу же сообщили ее семье. Родным удалось уйти к партизанам до прихода карателей.
– Стали расправляться с активной молодежью. На базарной площади повесили двух комсомольцев – парня и девушку. Народ сгоняли, чтобы те смотрели на повешенных. Всем нужно было слушать немецкую власть. Конечно, молодежь не выдержала такого напора и издевательств. Стали уходить в лес и организовывать партизанские отряды, – говорит Эмилия Александровна. – Мои братья все как один были связаны с партизанами. Когда их явки стали известны, старший брат попросил меня сходить к двоюродному, который жил в старой части города, за Березиной. Адрес как сейчас помню: улица Газетная, 19.
Проход по мосту был разрешен до пяти вечера, а ребенок, не привлекая внимания, мог с легкостью проскользнуть мимо постовых. Два раза Миле удалось успешно справиться с заданием, на третий она попала в засаду. Об этом сразу же сообщили ее семье. Родным удалось уйти к партизанам до прихода карателей.
Освенцим
В 1942 году 10-летняя Эмилия попала в немецкую жандармерию, где ее допрашивали и избивали нагайкой. Несмотря на страх и боль, юная связная так ничего и не рассказала. Ее отправили в тюрьму. В камере №30 она потеряла счет времени: не знала, сколько недель или месяцев там находилась.
– Помню, когда арестовали, трава была еще зеленой. Когда переводили в концлагерь Коминтерн, лежало уже много снега. Дальше оказалась в лагере в Минске на улице Широкой. Там меня уже перестали допрашивать, но наказывали за любое непослушание. Кормили баландой. Но мне, 10-летней девочке, она казалась такой вкусной и сладкой, как шоколад, – вспоминает собеседница. – Позже нас погрузили в небольшие вагоны по 150-200 человек. Оказалось, отправляют в Освенцим.
– Помню, когда арестовали, трава была еще зеленой. Когда переводили в концлагерь Коминтерн, лежало уже много снега. Дальше оказалась в лагере в Минске на улице Широкой. Там меня уже перестали допрашивать, но наказывали за любое непослушание. Кормили баландой. Но мне, 10-летней девочке, она казалась такой вкусной и сладкой, как шоколад, – вспоминает собеседница. – Позже нас погрузили в небольшие вагоны по 150-200 человек. Оказалось, отправляют в Освенцим.
Освенцим
В 1942 году 10-летняя Эмилия попала в немецкую жандармерию, где ее допрашивали и избивали нагайкой. Несмотря на страх и боль, юная связная так ничего и не рассказала. Ее отправили в тюрьму. В камере №30 она потеряла счет времени: не знала, сколько недель или месяцев там находилась.
– Помню, когда арестовали, трава была еще зеленой. Когда переводили в концлагерь Коминтерн, лежало уже много снега. Дальше оказалась в лагере в Минске на улице Широкой. Там меня уже перестали допрашивать, но наказывали за любое непослушание. Кормили баландой. Но мне, 10-летней девочке, она казалась такой вкусной и сладкой, как шоколад, – вспоминает собеседница. – Позже нас погрузили в небольшие вагоны по 150-200 человек. Оказалось, отправляют в Освенцим.
– Помню, когда арестовали, трава была еще зеленой. Когда переводили в концлагерь Коминтерн, лежало уже много снега. Дальше оказалась в лагере в Минске на улице Широкой. Там меня уже перестали допрашивать, но наказывали за любое непослушание. Кормили баландой. Но мне, 10-летней девочке, она казалась такой вкусной и сладкой, как шоколад, – вспоминает собеседница. – Позже нас погрузили в небольшие вагоны по 150-200 человек. Оказалось, отправляют в Освенцим.
Километры колючей проволоки, сотни деревянных бараков и тысячи изможденных и обреченных заключенных. Изначально фашисты планировали собрать в Освенциме польских политзаключенных, но превратили это место в самую жуткую фабрики смерти, где, по разным оценкам, было уничтожено от полутора до двух миллионов людей. – Вместе с нами прибыло два вагона с евреями, которых сразу готовили к уничтожению. Матери несли на руках детей, таких красивых, кудрявых.
Немцы хватали малышей и бросали в большой костер, который горел, словно свеча. Женщин, если те кричали и бежали следом, закалывали штыками, – говорит дрожащим голосом Эмилия Александровна. – Я всю жизнь слышу эти крики и плач. Если бы я тогда была взрослой или матерью, то мое сердце бы разорвалось. Ребенку же это казалось какой-то страшной сказкой. Лучше б я попала в ад, чем в Освенцим. Долгое время не могла понять, как люди могут совершать такие зверства.
79667
порядковый номер
Как жуткое напоминание об Освенциме на левой руке нашей героини – порядковый номер. Сейчас уже сложно разобрать его цифры. Но они, по словам Эмилии Копыток, выжжены на ее сердце.
– Началась лагерная жизнь: подъем в три ночи. Голодные, босые, шли на проверку, где нас пересчитывали. Раздавали чай, заваренный на березовых листьях, 100 грамм хлеба, перемешанного с опилками. На вид красивый был и мне таким вкусным казался!
Бывало, давали баланду из очистков и отходов. Я все ела с аппетитом, мне очень хотелось жить! – говорит она. – Около забора, который находился под током, росла трава. Я дотягивалась до нее и срывала, чтобы пожевать.
Фашисты очень любили чистоту и порядок, поэтому детей заставляли каждый день убирать лагерь, а женщин выгоняли за ворота работать на полях и фабриках.
– Взрослые нам говорили: ложитесь и слушайте: если земля дрожит, значит, приближаются наши танки. Но их мы так и не дождались. Однажды нас построили и куда-то погнали. Тех, кто не мог идти и падал, – расстреливали, – вспоминает женщина. – Мы назвали этот путь дорогой смерти.
С приближением линии фронта узников Освенцима стали переправлять в лагеря, расположенные ближе к немецкой столице. Так маленькая Эмилия оказалась в Гросс-Розене. Затем женщин и детей доставили в Равенсбрюк.
– Первое, что увидела: худые и замученные женщины катили перед собой вагонетки, нагруженные мертвыми детскими телами. Их везли в крематорий на сжигание. Здесь была настоящая мясорубка, фабрика по переработке людей. Вот такие были фашисты – нелюди! – продолжает свой нелегкий рассказ Эмилия Александровна. – Помню здоровенный бассейн с человеческим жиром, который тек по трубам из крематория. Из него варили мыло. Вокруг было очень много крыс. Мы их ловили, жарили на костре и ели. Они были вкусные, сладкие.
Последним концлагерем, куда незадолго до окончания войны попала маленькая девочка, стал Берген Бельзен. Здесь людей уже не убивали, они умирали сами. Сжигать трупы не успевали.
– Ночью просыпаешься на нарах среди холодных мертвых тел, сползаешь вниз и ищешь теплые ноги живых. Женщины жалели меня и никогда не прогоняли. Прижмешься к ним и греешься. Я выжила благодаря людям. Даже в такое страшное время многие из них не утратили свою человечность, – восклицает она.
– Ночью в лагерь ворвались танки, слышу, женщины кричат: «Ура!». В последние дни нас не кормили, даже воды не давали, поэтому я так ослабла, что не смогла выйти из барака, чтобы увидеть наших спасителей.
– Взрослые нам говорили: ложитесь и слушайте: если земля дрожит, значит, приближаются наши танки. Но их мы так и не дождались. Однажды нас построили и куда-то погнали. Тех, кто не мог идти и падал, – расстреливали, – вспоминает женщина. – Мы назвали этот путь дорогой смерти.
С приближением линии фронта узников Освенцима стали переправлять в лагеря, расположенные ближе к немецкой столице. Так маленькая Эмилия оказалась в Гросс-Розене. Затем женщин и детей доставили в Равенсбрюк.
– Первое, что увидела: худые и замученные женщины катили перед собой вагонетки, нагруженные мертвыми детскими телами. Их везли в крематорий на сжигание. Здесь была настоящая мясорубка, фабрика по переработке людей. Вот такие были фашисты – нелюди! – продолжает свой нелегкий рассказ Эмилия Александровна. – Помню здоровенный бассейн с человеческим жиром, который тек по трубам из крематория. Из него варили мыло. Вокруг было очень много крыс. Мы их ловили, жарили на костре и ели. Они были вкусные, сладкие.
Последним концлагерем, куда незадолго до окончания войны попала маленькая девочка, стал Берген Бельзен. Здесь людей уже не убивали, они умирали сами. Сжигать трупы не успевали.
– Ночью просыпаешься на нарах среди холодных мертвых тел, сползаешь вниз и ищешь теплые ноги живых. Женщины жалели меня и никогда не прогоняли. Прижмешься к ним и греешься. Я выжила благодаря людям. Даже в такое страшное время многие из них не утратили свою человечность, – восклицает она.
– Ночью в лагерь ворвались танки, слышу, женщины кричат: «Ура!». В последние дни нас не кормили, даже воды не давали, поэтому я так ослабла, что не смогла выйти из барака, чтобы увидеть наших спасителей.
После реабилитации в немецком военном санатории всех детей передали советской стороне. Сирот отправляли в детский дом в Днепропетровск. Эмилия вернулась домой 7 ноября 1945 года. Помнит, как шли по большой улице Борисова, а вокруг развевались флаги, город был чистый, но пахло войной.
– Завернула за угол и вижу родной дом, целехонький. И сейчас душа плачет от счастья, – впервые за время разговора на лице нашей героини появляется улыбка. – Из трубы идет дым, значит, мамочка моя дома. Забегаю, а она у печки блины печет. Бросилась ко мне, обняла – и упала в обморок.
– Завернула за угол и вижу родной дом, целехонький. И сейчас душа плачет от счастья, – впервые за время разговора на лице нашей героини появляется улыбка. – Из трубы идет дым, значит, мамочка моя дома. Забегаю, а она у печки блины печет. Бросилась ко мне, обняла – и упала в обморок.
Позже она узнала, что в партизанах погибли три брата и сын старшей сестры. Двоюродного, которому несла донесение в 1942-м, немцы расстреляли вместе с семьей…
– Я была такая страшненькая, настоящий дистрофик. В концлагерях переболела тифом, не стало на голове той рыжей копны волос, – говорит она. – Кожа да кости. Очень переживала, что некрасивая, никто на меня не посмотрит.
– Да ты и сегодня у меня самая красивая, – улыбается ее супруг Анатолий Степанович. – Столько всего испытала моя миленькая!
– Я была такая страшненькая, настоящий дистрофик. В концлагерях переболела тифом, не стало на голове той рыжей копны волос, – говорит она. – Кожа да кости. Очень переживала, что некрасивая, никто на меня не посмотрит.
– Да ты и сегодня у меня самая красивая, – улыбается ее супруг Анатолий Степанович. – Столько всего испытала моя миленькая!
Анатолий Степанович и сам пережил нелегкие годы войны. В 1941-м 14-летний Толя Копыток только окончил семилетку. На вручении аттестата сообщили: началась война, Германия напала на Советский Союз.
– Уже через несколько дней видели бой самолетов. А потом понаехали немцы со всех сторон, мол, партизаны есть? И стали грабить хаты людей, забирали все, что нравится. Скот уводили. Тех, кто сопротивлялся, били, стреляли. В деревне оставили своих полицаев, а забрали двух евреев. После их расстреляли, – вспоминает он. – Зимой тогда морозы какие были! Немцы мерзнуть начали, так поступил приказ собрать у населения всю теплую одежду: тулупы, кожухи, валенки. Сдирали прямо с плеч и ног.
Партизаны наводили ужас на врага, не давая покоя гитлеровцам ни днем, ни ночью. Фашисты в отместку издевались над мирным населением.
– Когда партизаны убили троих полицаев, фашисты согнали в соседней деревне сто человек и расстреляли. В своей хате сожгли мою родную тетку. Добрались и до нашей деревни Селец, спалили дотла. Семья у нас большая, пятеро детей. Так всех погнали в Зембин, – рассказывает Анатолий Степанович. – Вернулись потом в село, а на месте хат одно пепелище. Рыли землянки, в них и жили. Конечно, как могли, помогали нашим солдатам: копали окопы, строили дзоты. Собирали зерно, я сам отвозил его на мельницу. Даже связным был: относил донесения.
Весной 1943-го деревня попала под обстрел: немцы использовали кассетные боеприпасы, жертвами которых становилось мирное население.
– Самолет летит и сбрасывает бомбу, которая в полете раскрывается и сыплет, будто горохом. Ранило меня в ногу и задело ухо. Чудом выжил, а вот слух повредился на всю жизнь. Моему другу повезло меньше – осколком ему снесло половину черепа, – рассказывает Анатолий Степанович. – Не знали немцы, как выкурить партизан: и бомбили, и стреляли по лесу. В лунную ночь даже на лошадей сбрасывали бомбы и термитные шашки. Передвигаться было страшно, сидели тихо в землянках.
– Уже через несколько дней видели бой самолетов. А потом понаехали немцы со всех сторон, мол, партизаны есть? И стали грабить хаты людей, забирали все, что нравится. Скот уводили. Тех, кто сопротивлялся, били, стреляли. В деревне оставили своих полицаев, а забрали двух евреев. После их расстреляли, – вспоминает он. – Зимой тогда морозы какие были! Немцы мерзнуть начали, так поступил приказ собрать у населения всю теплую одежду: тулупы, кожухи, валенки. Сдирали прямо с плеч и ног.
Партизаны наводили ужас на врага, не давая покоя гитлеровцам ни днем, ни ночью. Фашисты в отместку издевались над мирным населением.
– Когда партизаны убили троих полицаев, фашисты согнали в соседней деревне сто человек и расстреляли. В своей хате сожгли мою родную тетку. Добрались и до нашей деревни Селец, спалили дотла. Семья у нас большая, пятеро детей. Так всех погнали в Зембин, – рассказывает Анатолий Степанович. – Вернулись потом в село, а на месте хат одно пепелище. Рыли землянки, в них и жили. Конечно, как могли, помогали нашим солдатам: копали окопы, строили дзоты. Собирали зерно, я сам отвозил его на мельницу. Даже связным был: относил донесения.
Весной 1943-го деревня попала под обстрел: немцы использовали кассетные боеприпасы, жертвами которых становилось мирное население.
– Самолет летит и сбрасывает бомбу, которая в полете раскрывается и сыплет, будто горохом. Ранило меня в ногу и задело ухо. Чудом выжил, а вот слух повредился на всю жизнь. Моему другу повезло меньше – осколком ему снесло половину черепа, – рассказывает Анатолий Степанович. – Не знали немцы, как выкурить партизан: и бомбили, и стреляли по лесу. В лунную ночь даже на лошадей сбрасывали бомбы и термитные шашки. Передвигаться было страшно, сидели тихо в землянках.
Затем семья ушла в лес, жили в семейном партизанском лагере. Немцы не переставали бомбить, сбрасывали листовки, в которых было написано: «Партизаны, сдавайтесь». Однажды стало совсем тихо, прекратилась стрельба. Народные мстители попросили Толю вместе с другом сходить в разведку, узнать, почему фашист замолчал.
– Добрались до просеки, а там целая немецкая группа. Они цепью шли, чтобы окружить наш лагерь. Доложили быстро партизанам.
– Добрались до просеки, а там целая немецкая группа. Они цепью шли, чтобы окружить наш лагерь. Доложили быстро партизанам.
Было решено покинуть это место, разойтись в разные стороны. Стали убегать, встретил по дороге двоюродных сестер и крестного отца. Рассказал им, что уходить нужно, немцы подбираются, – пересказывает, словно отрывок из книги, реальную историю Анатолий Копыток. – Крестный уже старый был, ответил, что никуда не побежит. Так я больше его не видел, наверное, расстреляли. Мы же прятались, где могли, даже в лужах. Вот так и выжили.
Встретились Эмилия Александровна и Анатолий Степанович в 1953 году на фабрике пианино, где оба проработали до самой пенсии.
– На фабрике ее все хвалили: комсомолка, передовица! На танцах ей сразу сказал: первый вальс мой, чтоб с другим не шла, – смеется супруг. – Вот так душа в душу, рука об руку 70 лет протанцевали.
– Благодаря ему я почувствовала себя красавицей. Расцвела, словно вишня весной. Праздновали свадьбу, так мамина подруга, помня, какой я вернулась после войны, говорит: рос у нас гадкий утенок, а помог ему превратиться в белого лебедя вот этот гусак. И переводит взгляд на Толю. Так и есть! У нас замечательная семья: двое детей, четверо внуков и правнуков, – улыбается Эмилия Александровна и тут же открывает семейный альбом: – После войны было не до фотографий. Вот это я в 1949 году, а вот Толик, смотрите, какой красавец, в военной форме. Ну точно гусак.
– На фабрике ее все хвалили: комсомолка, передовица! На танцах ей сразу сказал: первый вальс мой, чтоб с другим не шла, – смеется супруг. – Вот так душа в душу, рука об руку 70 лет протанцевали.
– Благодаря ему я почувствовала себя красавицей. Расцвела, словно вишня весной. Праздновали свадьбу, так мамина подруга, помня, какой я вернулась после войны, говорит: рос у нас гадкий утенок, а помог ему превратиться в белого лебедя вот этот гусак. И переводит взгляд на Толю. Так и есть! У нас замечательная семья: двое детей, четверо внуков и правнуков, – улыбается Эмилия Александровна и тут же открывает семейный альбом: – После войны было не до фотографий. Вот это я в 1949 году, а вот Толик, смотрите, какой красавец, в военной форме. Ну точно гусак.
В мирное время Эмилия Александровна вместе с супругом приехали на место концлагеря Равенсбрюк
Дети, внуки, правнуки счастливо улыбаются со снимков. Про каждого Эмилия Александровна говорит ласково, с большой любовью. Перелистывая страницу за страницей, наша собеседница вдруг остановилась на небольшой цветной фотокарточке. На ней она вместе с супругом бросает алые гвоздики в реку.
– Спустя много лет после войны мы приехали по приглашению немецкой стороны на то место, где был лагерь Равенсбрюк, – поясняет Эмилия Копыток.
– Когда вы вернулись, смогли простить? – вырывается мой вопрос.
– Принимали нас хорошо. Молодые немцы просили прощения за своих дедов и прадедов. Вслух я им ничего не смогла ответить, но душа кричала: такому прощения нет! Сейчас обо всем забыли: как их предки мучили людей, сколько белорусов погибло. Это был настоящий геноцид. Как посмели эти потомки гитлеровцев снять государственный флаг Беларуси в Бухенвальде! Мое сердце еле выдержало. Я знаю те боль, страх, потерю. Пережила их своим детским сердцем. Оно было маленьким, но все запомнило и никогда не забудет. Не простит.
– Когда вы вернулись, смогли простить? – вырывается мой вопрос.
– Принимали нас хорошо. Молодые немцы просили прощения за своих дедов и прадедов. Вслух я им ничего не смогла ответить, но душа кричала: такому прощения нет! Сейчас обо всем забыли: как их предки мучили людей, сколько белорусов погибло. Это был настоящий геноцид. Как посмели эти потомки гитлеровцев снять государственный флаг Беларуси в Бухенвальде! Мое сердце еле выдержало. Я знаю те боль, страх, потерю. Пережила их своим детским сердцем. Оно было маленьким, но все запомнило и никогда не забудет. Не простит.
